Догу, инструменты традиционной Японии
Перевод статьи: Dave Lowry «Dogu, the Tools of Traditional Japan», опубликованной в журнале Японских авиалиний «Winds», а после на сайте издательства Koryu Books. Перевод и публикация в сети выполнены с разрешения автора.
Середина вечера. Тихое время. Потоки людей, разъезжающихся по домам из контор и офисов по всему Токио и набивающихся в поезда с поразительной плотностью, наконец-то уменьшились до ручейка. Для поздних гуляк еще слишком рано, и на большинстве городских линий можно сесть и даже получить в свое распоряжение целый вагон. Один такой вагон достался нам четверым, отъехавшим от станции Нихонбаси по синей линии Тодзай. Одна из нас девушка лет 25-ти, тядзин, т.е. изучающая чайную церемонию, изящно сидящая в своем кимоно с сине-белым рисунком. Через несколько сидений от нее кэндока, сидящий прямо, наготове, положив кулаки на бедра. Рядом с ним откинулся к спинке сиденья, удобно сложив руки на животе, сёкунин, дремлющий, очевидно, после долгого дня в столярной мастерской.
Любой Шерлок Холмс-любитель смог бы рассказать своему доктору Ватсону, как он смог опознать род занятий моих соседей по вагону. Например, очень немногие девушки носят кимоно в наше время. Только те, кто занимается традиционными искусствами вроде чайной церемонии. У сёкунина грубые пальцы, как у человека, который работает с долотом и молотком не просто в качестве хобби, но и не только ради заработка. Его мозолистые руки выдают мастера, который любит дело, которым занимается. Студент-кэндока? У него жилистая фигура и стальные глаза занимающегося боевыми искуссвами, фехтовальщика 20-го века. Но по-настоящему всех их выдает то, что они везут с собой. Их инструменты позволяют идентифицировать их так же точно, как и отпечатки пальцев. Инструменты, или по-японски догу орудия Пути.
Любая культура и цивилизация, владеющая хотя бы примитивными орудиями труда, оказывает этим предметам определенное уважение. Мастеривший кремневые наконечники для стрел в каменном веке, несомненно, испытывал определенные чувства к оружию, которое защищало его или добывало ему пищу. Инструменты, по определению, не являются произведениями искусства в прямом смысле этого слова. Однако хорошо сделанные и хорошо используемые инструменты нельзя и рассматривать и с чисто утилитарной точки зрения. Орудия традиционных искусств Японии хорошие примеры этого, так как они стоят на полпути между практичными инструментами и объектами искусства. В старой Японии инструменты использовались для того, чтобы творить, как и везде в мире. Но в Японии догу с давних пор воспринимаются еще и как нечто, способное возвысить дух того, кто их использует. Поэтому отношение между мастером и его орудиями выходило за рамки просто ремесла. Догу становились (и до сих пор становятся) проводником на философском Пути самосовершенствования. Осознать этот аспект существования японских догу значит понять их сущность.
Хотя этот момент невозможно точно указать на шкале времени, но где-то в эру индустриальной революции 19-го века представление об инструментах как эстетических объектах практически исчезло на Западе. Все, начиная молотками и заканчивая писчими перьями, стало производиться en masse и потеряло свою индивидуальность. Эти предметы потеряли персональную уникальность, которой обладали, когда каждый из них создавался индивидуально, часто самим владельцем с учетом его собственных требований. А те, кто ими пользовался, тоже потеряли всякую связь с ними и чувство привязанности к ним. Так, например, американский поселенец относился к своему кремневому ружью так, как его внук, работающий в угольных шахтах Пенсильвании, никогда не смог бы относиться к своей кирке.
«В Японии, в значительной степени, эта смена не наступила до современности,» объясняет Минору Мацуяма, потому что «у нас в Японии до конца Второй мировой войны не было индустриальной революции.» Вместо нее, говорит Мацуяма, университетский профессор на пенсии, «Япония пережила более двухсот лет культурного возрождения. Феодальная Япония это, помимо всего остального, 200 лет торжества мастеров искусств и ремесел.»
Этот климат поощрял и расцвет духа догу. При отсутствии массового производства, которое могло бы лишить их их индивидуализма, и при наличии преимущественно сельского населения, у которого была постоянная и разнообразная необходимость в них, японские орудия труда в течение веков оставались предметами ручной работы. Догу представляли собой связующий мост между искусством и утварью, между эстетическим и утилитарным. Японцы же отвечают этой связи, выражая к этим, обычно вполне ординарным, предметам чувства, которые подчеркивают наиболее поразительные элементы японской культуры.
Прославление догу в Японии сохранилось в самых неожиданных местах. Так, в Киото, в школе тядо, чайной церемонии, Урасэнкэ, стоит деревенская хижина, обустроенная для практики этого искусства. Снаружи этой хижины холодный зимний дождь поливает голые ветки клена и капает с листьев зеленой бамбуковой изгороди. Внутри женщина черпает кипящую воду из черного железного чайника в глиняную пиалу. Пиала покрыта шероховатой глазурью того же приглушенно-коричневого оттенка, что и взятая с холмов близ Нары глина, из которой она сделана. Често говоря, в этой пиале нет ничего внешне примечательного. Она вылеплена вручную, край у нее неровный, да и глазурь перед обжигом легла неравномерными мазками. Но в самом деле эта простая чайная пиала поразительно дорога, больше цены, которую можно было бы назвать. Ее сделал Раку Тёдзиро, гончар 16-го века, своего рода Микеланджело гончарного дела в древней Японии.
Многие из творений Раку (а также других мастеров, работавших в созданном им стиле) в Японии считаются национальным достоянием, что делает их и в самом деле особенными инструментами. Но при этом это не музейные экспонаты, которые держат в витринах за стеклом, а рабочая утварь. Они сделаны для того, чтобы их использовали, и их используют. Регулярно. Чтобы уменьшить риск разбить эти пиалы, с ними обращаются так, чтобы они всегда находились близко к полу чайной хижины. (Тядо обычно практикуют сидя прямо на татами.) Но вместе с бамбуковыми черпаками и ложечками, керамическими чайницами, кувшинами для воды и железными чайниками пиалы, или тяван, являются неотъемной частью ритуала изготовления и подачи чая. Все это тядогу, инструменты тядо.
Некоторые тядогу, как, например, пиалы Раку Тёдзиро, настолько знамениты, что их признают в качестве мэйбуцу, буквально, «именованных предметов». Им официально присвоили или просто добавляют собственные титулы. Так, тоненькая бамбуковая ложечка, которой пользовались несколько поколений мастеров тядо, получила титул Симо аямэ. Две известные чайные пиалы носят имена Сирасаги («Белая цапля») и Нурэгарасу («Мокрая ворона»). Даже лакированные чайницы размером не больше куриного яйца могут иметь собственные имена. Одна, принадлежавшая Сэн-но Рикю, покровителю чайной церемонии, названа Хацухана («Первоцвет»), другая Муракумо («Гряда облаков»).
Завернутые в платок фуросики чайные приборы у моей спутницы по синей линии метро могли быть весьма изысканными и фантастически дорогими. Более вероятно, так как она была еще молодой студенткой, у нее были недорогие тядогу современной работы. В любом случае, с ними обращались бы одинаково. «Тядогу, говорит Фукаи Тиэко из школы чайной церемонии Омотэсэнкэ, это внешнее воплощение духа занимающегося. Их стоимость, в этом смысле, несущественна. Их ценность в том, что они дают возможность связать свою душу с чем-то большим, чем просто ты сам.»
Многие японцы, если им дать любой предмет догу, сначала, перед тем, как рассмотреть его, автоматически поднимут его на секунду ко лбу. Этот жест вполне понятен, если это инструмент, который одновременно является великолепным предметом искусства. Но он выглядит довольно странно, если это всего лишь старый плотничий рубанок или подержаный маркер жестянщика. В то же время ни один objet d'art не бережется и не почитается так, как скромные инструменты ремесленника. Сёкунин, как в Японии называют ремесленников, имеют свою долгую историю, особенно те, кто работает с деревом. В стране, где из дерева строят дома, буддийские и синтоистские храмы и даже ванны, сёкунин, который может создавать ширмы сёдзи, точно соединять детали и другие принадлежности, был ценным гражданином. В свою очередь, сам сёкунин относился к своим рабочим принадлежностям с глубоким, почти набожным почтением.
«Каждый раз на Новый год мы выставляли наши инструменты перед семейным алтарем нашего учителя, вспоминает Танабэ Мицуру, бывший сёкунин из Нагано. Таким образом мы демонстрировали наши инструменты своим предкам, от которых мы их унаследовали. Когда вы вот так выставляете свои инструменты перед алтарем, вы показываете поколениям предшественников, что за инструментами, которые они нам передали, по-прежнему правильно ухаживают.»
Некоторые из инструментов сёкунинов, которые упорно сохраняют свою профессию в 21-ом веке (их число увеличивается по мере того, как состоятельные японцы начинают восстанавливать старые дома в деревнях), будут узнаваемы и для западных мастеров. Плотникам из Кливленда или Севильи хорошо знакомы, например, квадратные японские молотки. Но вот японские пилы имеют клиновидные, часто двусторонние лезвия, которые режут на движении к себе, а не от себя. Кроме того в число догу сёкунинов входят разнообразные зубила со скошенными или рифлеными лезвиями, которые неизвестны на Западе. Некоторые из них используются для вырезания точной формы желобов, например, для раздвижных дверей и ширм. Другие дают возможность вырезать остроугольные гнезда, пазы и шипы, сложные соединительные элементы, которые скрепляют традиционные строения, как кусочки замысловатой мозаики.
До сих пор многие сёкунины остаются путешественниками, которые отправляются на строительные площадки своих заказчиков. Свои инструменты они носят с собой, а поскольку работать часто приходится на открытом воздухе, эти инструменты требуют постоянного и тщательного внимания.
«Зубила приходилось точить первым делом каждое утро, при помощи точильного камня и холодной воды, говорит Танабэ. Зимой на поверхности воды в ведрах, которыми мы пользовались, образовывалась ледяная корка. За несколько минут точки мои пальцы белели от холода и морщились, как клешни краба.»
Инструменты сёкунина, часто сделанные из стали и дерева такого же качества, какие использовались для производства лучшего оружия для самураев, всегда ставились вперед собственных нужд ремесленника. И эта традиция сохраняется до сих пор. Танабэ-сан вспоминает, как в начале своей карьеры он не ел три дня, чтобы сэкономить достаточно денег на мэфури, инструмент для вправления погнутых зубьев на пилах. Его подход отражает те чувства, какие испытывает сёкунин, который осознает духовную связь между мастером и его орудиями труда.
«Для сёкунина начинать работу, не выказав своим инструментам должного уважения, настаивает Танабэ, это все равно, что начать молиться в синтоистском храме, не хлопнув сначала в ладоши, чтобы привлечь внимание духов.»
В течение долгого периода феодального строя в Японии самурай, идущий по тесно забитой улице, рисковал немедленно попасть под удар, если бы ножны его меча задели бы ножны другого воина. Прикасаться к чужому мечу или другому оружию без разрешения было серьезным нарушением этикета. Мечи самурая были больше, чем просто неотъемлемой частью его профессии. Они во многом символизировали его чувство чести и достоинства. Например, когда самурай чистил и смазывал свой меч, он мог зажимать в зубах клочок бумаги, чтобы влага от его дыхания не оседала на клинке, где она могла вызвать ржавчину. Сегодня многие будока (занимающиеся боевыми искусствами) не столь тщательно относятся к своему снаряжению, но и они продолжают обращаться со своим будогу, тренировочным снаряжением, с большим вниманием и наполняют его качествами, которых нет у простых предметов.
Цунода Митико, 22-х лет, два раза в неделю ездит за двадцать кварталов в киотоский зал боевых искусств Бутокудэн, чтобы заниматься нагината-до. Это искусство (а теперь еще и спортивное направление) владения алебардой, которое ведет свое происхождение с полей сражений 14-го века. Нагината изначально была древковым оружием с жутковатого вида изогнутым клинком на «рабочем» конце. В современной форме этого искусства, которым занимаются преимущественно женщины, на месте острой стали тупой бамбуковый «клинок». И все-таки удары им довольно болезненны, иногда даже опасны. Для занятий надевают полный комплект лакированных кожаных доспехов: прочный шлем с маской, кираса, набивные перчатки и защита для голени. Дважды в неделю Цунода-сан убирает свои боевые догу в специальный мешок и прикрепляет его на багажник велосипеда. Закончив тренировку, она заново все упаковывает и отправляется домой. Зачастую она возвращается домой уже после полуночи, и все же перед тем, как отправиться спать, Цунода-сан аккуратно чистит свое снаряжение и вывешивает его в прихожей для проветривания.
«Мои догу защищали меня от травм тысячи раз, говорит она просто. Для меня не слишком сложно заботиться о них в ответ.»
Мнение Цунода очень красноречиво выражает дух догу, чувство благодарности к орудиям труда, которые хорошо сделаны и которыми с любовью пользуются. Этот дух показывает, что инструменты это и в самом деле продолжение души, проявление личности того, кто ими пользуется. Именно это чувство благодарности объясняет ритуал харикуё, который проводят раз в году в буддийский храмах в честь швейных игл, вернее, сломанных швейных игл. Каждый год в феврале в разных храмах по всей Японии воздвигают алтари, украшенные подношениями фруктов, наперстков и ножниц. В центре каждого алтаря – большой кусок тофу. Прихожане приходят в храм, чтобы воткнуть в этот кусок тофу иглы, которые сломались в течение года. Они поют сутры, в которых благодарят свои иглы за их службу. С одной стороны это необычное зрелище, постоянно привлекающее туристов. Даже многие из участников ритуала подходят к церемонии харикуё легкомысленно. И в то же время в этом ритуале находит проявление определенное чувство, что иглы, сломавшиеся в почетном труде, заслуживают большего, чем просто оказаться в помойке. В конце концов, они тоже догу.
В пятидесятые годы в глубинке префектуры Сига среди скромных пожитков столяра-отшельника после его смерти был обнаружен пожелтевший клочок бумаги. Это было своего рода завещание, в котором он перечислял свои догу, состоявшие из одного широколезвийного топора, которым он ежедневно пользовался в течение десятилетий.
«Я назвал этот топор Хигэгири («Брадобрей»), написано на этой бумаге. Надеюсь, после моей смерти его будет любить и использовать тот, кто может оценить его качества.» В завершение записки он написал: «У меня в жизни нет ничего ценного кроме этого великолепного топора. А впрочем, с таким топором, много ли в жизни нужно?»
©2004 Dave Lowry
|